Отраднее всего моим мечтам
Прекрасные чудовища Китая.
Дракон - владыка солнца и весны,
Единорог - эмблема совершенства,
И феникс - образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска и блаженства.
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая,
Застывшую, как иней, красоту,
Как иней снов, что искрится, не тая.
Симметрия - их основной закон.
Они рисуют даль - как восхожденье,
И сладко мне, что страшный их дракон -
Не адский дух, а символ наслажденья.
А дивная утонченность тонов,
Дробящихся в различии согласном,
Проникновенье в таинство основ,
Лазурь в лазури, красное на красном!
А равнодушье к образу людей,
Пристрастье к разновидностям звериным,
Сплетенье в строгий узел всех страстей,
Огонь ума, скользящий по картинам!
Но более, чем это всё, у них
Люблю пробел лирического зноя.
Люблю постичь сквозь легкий нежный стих
Безбрежное отчаянье покоя.

К старинным манускриптам в поздний час
Почувствовав обычное призванье,
Я рылся между свитков - и как раз
Чванг-Санга прочитал повествованье.
Там смутный кто-то,- я не знаю кто,-
Ронял слова печали и забвенья:
«Бесчувственно Великое Ничто,
В нем я и ты - мелькаем на мгновенье.
Проходит ночь - и в роще дышит свет,
Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,
Но с блеском дня той дружбы больше нет,
И каждая летит к своим усладам.
За тьмою - жизнь, за холодом - апрель,
И снова темный холод ожиданья.
Я разобью певучую свирель.
Иду на Запад, умерли мечтанья.
Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и небо - свод немого храма.
Я тихо сплю,- я тот же и никто,
Моя душа - воздушность фимиама».

<Февраль 1900>

Подробный анализ стихотворения Бальмонта К. Д. "Великое ничто"

В феврале 1900 года на свет появилось одно из интереснейших лирических произведений Константина Дмитриевича Бальмонта - "Великое Ничто", которое по сути трудно назвать стихотворением. "Великое Ничто" считается микроциклом, состоящим из двух произведений: "Моя душа – глухой всебожный храм" и "К старинным манускриптам..." . Они чаще всего публикуются вместе, нежели по отдельности, однако многие принимают их за одно стихотворение, состоящее из двух частей.

Это лирическое произведение входит в цикл "Сознание" и было впервые опубликовано в сборнике стихотворений "Будем как Солнце" в 1903 году. Константин Бальмонт посвятил своим друзьям и "Великое Ничто", и весь сборник. Стихотворение написано под влиянием того периода жизни поэта, когда Бальмонт увлекся китайским языком и мифологией.

Разбирая данное лирическое произведение по строкам, в первую очередь обратим внимание на название. "Великое Ничто" - понятие китайской мифологии эпохи Сун, о котором говорится в стихотворении:

Бесчувственно Великое Ничто,
В нём я и ты - мелькаем на мгновенье...

Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и Небо - свод немого храма.

Великое Ничто в китайской мифологии - символ Великой пустоты, вечности, цели познания.

По жанру оба стихотворения микроцикла "Великое Ничто" представляют собой различные жанры лирики: "Моя душа - глухой всебожный храм..." относят к оде, так как в нем присутствуют мотивы возвышенности, торжества и хваления, в то время как "К старинным манускриптам...." является элегией с элементами печали.

Восточная тема, тема красоты и гармонии образов Китайской мифологии являются ведущими в стихотворениях "Великое Ничто":

Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая...

Тема восхищения Китайской культурой передается различными литературными средствами в текстах обоих стихотворений. Например, в первом стихотворении автор использует образы мифических чудовищ Востока, чтобы показать "пристрастье к разновидностям звериным":

Дракон, владыка солнца и весны,
Единорог, эмблема совершенства,
И феникс, образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска, и блаженства.

Константин Бальмонт создаёт прекрасное произведение, обращаясь в мифологическим сюжетам и образам. Константин Бальмонт восхищается этими "прекрасными чудовищами" - так называет образы существ из мифов сам поэт, используя прием оксюморон, чем подчеркивает необычное отношение к персонажам преданий, их яркость как героев. Оксюморон используется поэтом в лирическом произведении несколько раз, чтобы показать красоту контраста восточной культуры, и выглядит, и звучит это несомненно красиво, необычно: страшный дракон - символ наслажденья, в различии согласном, отчаянье покоя.
В лирическом произведении Константина Бальмонта "Великое Ничто" несколько раз используются эпитеты, придающие слову эмоциональность, звучность и яркое описание: застывшая красота, дивная утонченность тонов, легкий нежный стих, темный холод.
Автор использует всевозможные сравнения для выражения живости, проводя параллель с прекрасным Китаем: Застывшую, как иней, красоту/Как иней снов, что искрится не тая, даль как восхожденье.
Невозможно не заметить многочисленные олицетворения в обеих частях стихотворения "Великое Ничто". С помощью оживления обыденных вещей и предметов Константин Бальмонт показывает их незаменимую роль в культуре востока, их красоту. Благодаря олицетворениям, которыми пропитано почти каждое словосочетание, строки произведения буквально дышат жизнью:
Моя душа - глухой всебожный храм,
Там дышат тени, смутно нарастая.
Отраднее всего моим мечтам...
...Застывшую, как иней, красоту...
...Огонь ума, скользящий по картинам!..
...Проходит Ночь, и в роще дышит свет...
...Иду на Запад, умерли мечтанья...
Стихотворения микроцикла "Великое Ничто" написаны пятистопным ямбом, это придает лирическим произведениям пера Константина Бальмонта динамичность, звучность. Мужская рифма лирического произведения придает ему некоторую певучесть. Способ связи - перекрестная рифма.
Лирический герой стихотворений Бальмонта в первой части рассуждает о невероятной красоте китайской культуры, ее мифов, художников и творчества в целом. Здесь без труда обнаруживаются восхищение и торжественность. Вторая же часть произведения "Великое Ничто" показывает читателю лирического героя с другой стороны, он философски размышляет о Великой пустоте, о вечности, о круговороте жизни. Выводы этих рассуждений и являются основными идеями стихотворений.
В творчестве Константина Дмитриевича Бальмонта микроцикл "Великое Ничто" занимает, пожалуй, одно из важнейших мест, чего, к сожалению, нельзя сказать о месте произведения в русской литературе в целом.

Поспевает брусника,
Стали дни холоднее,
И от птичьего крика
В сердце стало грустнее.

Стаи птиц улетают
Прочь, за синее море.
Все деревья блистают
В разноцветном уборе.

Солнце реже смеется,
Нет в цветах благовонья.
Скоро Осень проснется
И заплачет спросонья.

1899

Поэт Константин Бальмонт по праву считается одним из первых русских символистов, чье творчество стало образцом для подражания среди литераторов на рубеже 19 и 20 веков. Экспериментируя со стилями, Бальмонт увлекался декадентством и романтизмом, однако именно символам придавал в своем творчестве огромное значение, считая, что лишь с их помощью можно наиболее полно и ярко выразить свои мысли, донести их до будущих поколений читателей.
К. Д. Бальмонт… в своем творчестве очень часто обращался к природе, описывая ее красоту, загадочность и величие. Его стихи удивительно красивы и музыкальны, идеально подобранные рифмы, понятные слова и какая-то легкость написания, придает произведениям Бальмонта нежность, свежесть и певучесть. В стихотворении «Осень», поэт описывает начало осенней поры - разноцветную осень.
Стихотворение «Осень » было написано поэтом в 1899 году, на пике литературной славы. Это короткое и, на первый взгляд, весьма лиричное произведение на самом деле несет в себе достаточно глубокую смысловую нагрузку. Начинается стихотворение с незатейливых фраз о том, что в лесу поспевает брусника, дни становятся короче и крик улетающих на юг птиц навевает грусть. Именно так выглядит осенняя хандра, которая нередко охватывает души впечатлительных и романтичных людей, тонко чувствующих окружающий мир и живущих с ним в гармонии» .
Автор говорит, что «в сердце стало грустнее ». То ли это состояние природы осенней поры так впечатляют поэта, то ли, грядущие перемены в обществе, поскольку стихотворение было написано в 1899 году. Сердце поэта охватывает грусть, даже «солнце реже смеется »... Дождливая погода, что вполне характерно для второй половины осени, здесь является неким символом наступления не лучших перемен и не только в природе как смена времен года.
Не следует забывать, что это произведение датируется последним годом уходящего 19 века. Смена эпох вызывает у символистов не только легкую грусть, но и вполне объяснимую панику. В каждом событии они видят своего рода предзнаменование того, что очень скоро жизнь изменится. Причем, не в лучшую сторону. Поэтому в стихотворении «Осень» сквозят отчетливые ностальгические нотки, которые сегодня, по прошествии века, можно назвать пророческими. Константин Бальмонт любуется птицами, которые улетают за море, в теплые края, и словно бы предчувствует, что скоро и ему придется покинуть Россию, в которой наступит осень не по времени года, а по ощущению, когда все старое умирает, а новому пока еще не суждено появиться на свет.
Сама осень у поэта ассоциируется со слезами, что также очень символично. И дело не только в дождливой погоде, которая весьма характерна для этого времени года. Пройдет 17 лет, и в точно такой же дождливый осенний день мир будет расколот на два противоборствующих лагеря. Поэтому фразу «скоро осень проснется и заплачет спросонья» можно трактовать, как предчувствие беды, которая также неотвратима, как и смена времен года.
Если рассматривать данное произведение с литературной точки зрения, не пытаясь читать его между строк, то стихотворение «Осень» представляет собой великолепный образец пейзажной лирики. Причем, Константин Бальмонт, слывущий полиглотом и знатоком 15 иностранных языков, не стремится расцветить описание самой унылой поры года яркими эпитетами и сравнениями» .
Обратимся к самому тексту стихотворения «Осень ».
Текст стихотворения разделен на три четверостишья, связанных по смыслу, что организует внимание читателя.
Целостность текста достигается не только по смыслу, но и благодаря точным лексическим повторам (стали-стало), корневым повторам (птичьего-птиц, разноцветное - цветах), контекстуальным синонимам (холоднее-грустнее).
Доминантой всего текста является заголовок «Осень ». Он не только задает тему стихотворению, но и превращается в имя собственное в последней строфе «Скоро Осень проснётся… ». Таким образом, поэт показывает, что осень для него является живым человеком.
По жанру данное стихотворение относится к элегии. Элегия написана от первого лица. Таким образом, перед нами лирическое произведение, проникнутое печальным настроением.
Стихотворение написано двустопным анапестом, благодаря чему текст произносится легко и плавно, словно нараспев. Этому же способствует точная женская рифма и перекрестный тип рифмовки. В совокупности этих признаков текст звучит мелодичнее и лиричнее.
Как уже было сказано, в тексте стихотворения практически отсутствуют художественные тропы. Однако нетрудно заметить постоянный эпитет «синее море» и олицетворения «Солнце реже смеется », «Скоро Осень проснётся И заплачет спросонья ». Этими словами поэт подчеркивает, что природа, словно живое существо, тоже тоскует по весенней поре. Она грустит по теплым летним денькам. Внутри нее всегда весна, как и в душе самого автора, который легко и без особых украшений говорит об осенней поре.
Рассмотрим синтаксис стихотворения. Первые две строфы представляют собой сложные предложения, состоящие из ряда простых. Последняя строфа состоит из одного сложного и одного осложненного однородными членами предложения. Интересно наличие составных именных сказуемых («стали холоднее », «стало грустнее », «реже смеется »). Лексическое значение составного сказуемого, заключенное в его основе, не выражает никакого действия, а служит для передачи настроения природы и созвучного ей настроения автора.
После первого же прочтения можно отметить, что логическое ударение падает именно на эти сказуемые, что как нельзя лучше передает чувства самого автора.
С фонетической стороны можно отметить аллитерацию на глухие шумные С , Ц . Благодаря повторению этих согласных звуков усиливается выразительность стихотворения, оно становится благозвучнее. В этих звуках улавливается грусть и тоска не только самой природы, но и автора. Читатель ощущает унылое настроение поэта, кажется, что он сам находится где-то рядом и слышит его тихую певучую речь.

Пос певает брус ника,
С тали дни холоднее,
И от птичьего крика
В с ердц е с тало грус тнее.

С таи птиц улетают
Прочь, за с инее море.
Все деревья блис тают
В разноц ветном уборе.

С олнц е реже с мее[ц а],
Нет в ц ветах благовонья.
С коро ос ень прос не[ц а]
И заплачет с прос онья.

Таким образом, стихотворение «Осень » - яркий образец пейзажной лирики. Бальмонт преподнес описание самой унылой поры года, не используя яркие эпитеты и сравнения, не расцвечивая ее яркими словами. Он сумел передать в этом стихотворении и описание осени, и состояние своей души и чувств, которые наполняют его внутренний мир.

Анализ стихотворения "Фантазия" Бальмонта

Бальмонт – выдающийся поэт-символист Серебряного века. Одно из его произведений – стихотворение «Фантазия», написанное в 1893 году. Поэт описывает в нём спящий зимний лес, вложив в описание всю игру лирического воображения, все оттенки собственных мимолётных впечатлений. За быстро меняющимися образами лесной ночи – ничем не скованная творческая натура поэта.

Лирический герой в большей части стихотворения – лишь наблюдатель. Только в конце второй строфы он становится активнее, следует череда риторических вопросов. Здесь появляется и мистический подтекст произведения: за «тихими стонами» деревьев поэт различает «духов ночи», их «жажду веры, жажду бога». Лирический герой чувствует в чуть трепещущих очертаниях леса что-то таинственное, неземное, недоступное пониманию человека.

Лирический сюжет стихотворения – тишина, спокойствие, дрема, сменяющийся движением («это мчатся духи ночи») и оттенком тревоги, печали («чьё-то скорбное моленье», «что их мучит, что тревожит?»), нарастающим с каждым мгновением («всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нём томленье»). Потом вновь наступает спокойная дремота «без муки, без страданья».

Природные стихии – ветер, метель, лес – оживлены олицетворением. В стихотворении всё движется, чувствует, живёт: «живые изваянья», лес «спокойно дремлет», «роптанью ветра внемлет», «исполнен тайных грёз»; «стон метели», «шепчут сосны, шепчут ели» и так далее.

Образы Бальмонта расплывчаты, лишены чётких очертаний, воздушны: «чуть трепещут очертанья», «роптанья ветра», «светлый дождь струится», «искры лунного сиянья».

«Фантазия» пронизана радужной игрой света. Всё утопает в «искрах лунного сиянья», «светлом дожде»; даже сны – ясные и светлые.

«Фантазии», как и многим произведениям Бальмонта, присуща музыкальность. Поток звуков создаёт впечатление нежного журчания, плескания. Часто повторяются шипящие ж-ш-щ-ч, свистящие с-з, согласные л-р-м-н. Музыкальность достигается и повторением некоторых слов: луна, сиянье, пенье, трепещут, вещих, дремлют, внемлют, стон. Рифмы используются даже внутри строки: изваянья – сиянья, дремлет – внемлет, метели – ели, вспоминая – проклиная. Бальмонт часто прибегает к анафорам: шепчут – шепчут, чьи-то – чьё-то, точно – точно, это – это, что – что, всё – всё, жажда – жажда, мчатся – мчатся.

Чтобы подчеркнуть таинственность, певучую сонливость, романтичность, а иногда и тревожность, Бальмонт использует выразительные средства языка. Стихотворение начинается с оксюморона «живые изваянья», сразу настраивая читателя на нужное восприятие. Стихотворение насыщено эпитетами (дремлет – спокойно, сладко, чрез – тайных, стон – тихий, ветви – стройные, моленье – скорбное, стволы – вещие и сказочные, сны – ясные и светлые) и сравнительными оборотами («как живые изваянья», «точно искрится звезда», «точно светлый дождь струится», «как червь»). Очень часто Бальмонт использует олицетворения, а во второй строфе – риторические вопросы.

Общее впечатление – его непосредственность в восприятии окружающего мира, умение лирически выразить едва уловимые оттенки душевного настроя. Читая «Фантазию», получаешь удовольствие от музыкальности стиха, глубокой художественной выразительности, рисующей в воображении чудесные, необыкновенные картины.

Стихотворение Бальмонта «Фантазия» посвящено природе. Пейзажная лирика наполнена разнообразными чувствами, душевное состояние зимы изменяет ощущения человека, читающего поэтические строки. Ниже вам можете ознакомиться с полным анализом произведения «Фантазия».

Отрывок из стиха К. Бальмонта «Фантазия»

Краткий анализ стиха «Фантазия» К. Бальмонт

Вариант 1

«Фантазия» внешне представляет собой развернутое описание спящего зимнего леса. Поэт никак не локализует позицию лирического “наблюдателя”, не конкретизирует психологических обстоятельств его видений. Поэтому он использует лишь как повод для того, чтобы развернуть безбрежную игру лирического воображения.

По сути дела, содержанием стихотворения становится мозаика мимолетных, рожденных фантазией поэта образов. Композиция стихотворения аморфна: каждая последующая строчка не столько расширяет сферу изображения, сколько варьирует на разные лады первоначальное мимолетное впечатление.

Это впечатление почти не углубляется: лишь в конце второй строфы появляется намек на активность лирического субъекта. Череда вопросительных предложений намечает существование второго, мистического плана стихотворения. За “тихими стонами” деревьев поэт различает призрачных “духов ночи” - эфемерные создания с “искрящимися очами”. “Лунное сиянье” дополняется новым качеством: интуиция истолковывает красивую тревогу леса как “жажду веры, жажду бога”.

Однако новый поворот лирического сюжета не получает развития: едва проявившись, интонация мистической тревоги вновь уступает место самоцельному любованию “лесной” декорацией. однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.

Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.

Вариант 2

Стихотворение К. Бальмонта «Фантазия» написано в 1894 году и вошло в первый сборник стихотворений поэта. «Фантазия» отличалась от других произведений Бальмонта того периода лёгкостью и изяществом.

Лирический герой восхищается увиденным, как будто забывая, что все образы возникают лишь в его воображении. Символист Бальмонт продолжает традиции с его двоемирием. Автор раскрывает красоту зимнего леса: «Шепчут сосны, шепчут ели, в мягкой бархатной постели им отрадно почивать».

В зимнем пейзаже есть что-то таинственное, даже колдовское, волшебное:

Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют

И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.

Этот мир идеален, но очень хрупок. Интересен образ луны, традиционный и для романтизма, и для символизма. Этот образ-символ придаёт стихотворению загадочность и в то же время олицетворяет смятение в душе лирического героя, в которой происходящее находит отклик. Его «томит тревога, жажда веры, жажда Бога».

Стихотворение состоит из трёх восьмистиший, оно написано восьмистопным хореем. Женская рифма (сиянье – изваянье) чередуется с мужской (берёз – грёз). Всё это придаёт звучанию стихотворения гармоничность.

Выразительность, эмоциональность стихотворения создаётся при помощи многочисленных тропов: сравнения («как живые изваянья»), метафоры («в искрах лунного сиянья»), эпитетов («вещий лес»), олицетворения (лес «дремлет»), а также синтаксических средств: риторических вопросов («Что их мучит?»), анафоры (повтор слов «что», «точно» в начале предложений и строк), рядов однородных членов («чары ясных, светлых снов»).

Вариант 3

К. Бальмонт – незаурядный лирик Серебряной эпохи. В многих его творениях властвуют не люди, а описательные фигуры и эмоции. Похожим образцом служить элегия «Фантазия». Элегию «Фантазия» издал в 1893 г. Лирик обрисовал в ней дремлющий зимний лес. В этом произведение поэт описывает свои мимолетные впечатления и полет бурной фантазии. Его поэтический герой в основном выражен как наблюдатель и только в конце он становится активным участником всего происходящего.

Далее прослеживается нотка волшебства: «духов ночи», их «жажду Господа, жажду веры». Наш герой замечает в контурах леса, что волшебное, загадочное, непонятное для человеческого ума. Поэтический сюжет элегии – покой и безмолвность, которое переменяется с чувствами уныния, волнения, нарастает как снежный ком с каждым мигом. Происходит воплощение природной стихии – лес, ветер, пурга.

В как будто все живое, это ощущается в описании леса: лес «спокойно дремлет», « шепчут, обедали, шепчут сосны» и т.д. Все фигуры Бальмонт описывает, как эфирные, легкие, неотчетливые, без каких либо отчетливых очертаний. Все пронизано безоблачными отблесками света, потопает в «светлом дожде», «искрах лунного сиянья». И грезы здесь чистые, ясные, тихие. Этому творению свойственно мелодичность и сладкозвучность.

Благодаря этому музыкальному звучанию, вспоминаются чувствительное журчания и плескания. Мелодичность дополняет и повторяет такие слова: пенье, пророчество, трепыхаются, дремлет, слушают, сияют. Рифмовка применяется и внутри строк. Стихотворец применяет анафоры: мчатся – мчатся, жажда – жажда, шепчут – шепчут, точно – точно.

Поэт для того, чтоб настроить читателя на необходимое восприятие элегии применяет многозначительные приемы языка, выделяет мелодичную сонливость, тревогу, волнение, беспокойство, загадочность, фантазию, волшебство. Часто применяет олицетворение и риторические вопросы.

Бальмонт прекрасно мог чувствовать и улавливать находящийся возле него окружающий мир, выражал искреннее настроение. Произведение наполнено глубоким художественным смыслом, описывает фантастически, великолепные картины.

После прочтения элегии «Фантазия», испытываешь необыкновенное наслаждение от ее мелодичности, сладкозвучия, прекрасной художественной выразительности, где описываются картины исключительной, необычной, волшебной, красоты природы.

Стихотворение «Фантазия» – анализ по плану

Вариант 1

В стихотворении Константина Бальмонта “Фантазия” мастерски рисуется картина зимнего леса, погруженного в дремотное состояние. Поэт использует тему зимней природы как повод для того, чтобы широко развернуть игру лирического воображения. Содержание стихотворения - мозаика рожденных фантазией поэта образов, которые не столько расширяют сферу изображения, сколько варьируют на разные лады первоначальное мимолетное впечатление.

Природные стихии - ветер, метель, лес - оживлены свойственным Бальмонтуприемом - олицетворением. Создается впечатление, что стихотворении все движется, чувствует, живет. Образы вольных стихий (ветра, моря, огня) в художественном мире Бальмонта на уровне символа передают ощущения свободной игры сил природы, легкости, воздушности, раскованной дерзости, в конечном счете - вольности человека в мире.

Для лирических пейзажей Бальмонта вообще характерны мотивы дрожания, вибрации, трепета, придающие общему строю качества зыбкости, переменчивости, мимолетности. Едва ощутимыми, филигранными касаниями поэт наносит контуры предметов, заставляя их словно пульсировать в лунном сиянии. Об этом образно говорят словосочетания “трепещут очертанья”, “роптанья ветра”, “дождь струится”, “искры лунного сиянья”.

“Фантазия” пронизана радужной игрой света и воздуха. Зимний лес как бы утрачивают вещественность, словно растворяясь в “светлом дожде”, в “лунном сиянии”. Этому способствуют многочисленные эпитеты.

Еще один заметный момент, свойственный лирике Бальмонта - гипертрофированная музыкальность. Словесно-звуковой ряд в “Фантазии” создает впечатление баюкающего плескания, нежного журчания. Молчание лунной ночи оттеняется описательными, ощутимыми внутренне, “мазками” шепота, вздохов, моления. В стихотворении используются повторы разных типов - излюбленный ритмический ход.

Не менее заметна и другая грань звуковой организации стиха - активное использование аллитераций и ассонансов. Поэту присуще умение придать традиционному стихотворному размеру оригинальный ритмический оттенок. За счет сильного удлинения стиха (поэт растягивает хорей, обычный для русской поэзии, до восьми стоп) ритмическое приобретает качества сонливой замедленности, чей медлительности, размеренной ворожбы.

Поэтическое видение Константина Бальмонта необычайно художественно. Оно притягивает к себе непосредственностью реакций поэта на мир, неиссякаемостью и желанием все новых впечатлений. Перед нами - утонченный поэт-импрессионист, красота стихотворений которого изумляет внутренней прелестью. Бальмонт поэтически возвышает непостоянство настроений и вкусов, прибегнув для их передачи к насыщенной палитре образов и искусной внешней музыкальности.

Вариант 2

Бальмонта довольно часто легко узнать по его характерному слогу и способу рифмовки. Его ритмика и рифмы как бы накатываются на следующие строчки и создают своеобразное ощущение некоторого нагнетания, погружения в стихотворение. Фантазия является характерным примером и хотя относится к ранним произведениям автора, тут легко увидеть этот характерный бальмонтовский слог, который в дальнейшем будет его выделять среди многих других авторов.

Воспевал в одноименном стихотворении, но здесь речь идет о зимнем лесе, который полон типичной для России растительности: сосны, ели березы. Поэт описывает эти деревья, как нечто массивное, грезящее и дремлющее. В первой части описывается спокойный сон деревьев, которые как бы перешептываются с ветром, внимают тайным звукам и видят нечто тайное в грезах.

Постепенно нагнетание увеличивается, становится более существенным, нарастает и содержательно стихотворение переходит к описанию духов ночи, которые струятся словно светлый дождь по лесным просторам. Какие-то мистические существа, которые неведомы людям и не могут даже им присниться. Поэт далее пытается понять какие мысли гложут самих этих духов и почему они так далеки от неба.

Вопрос про то почему «рой не может петь отрадный гимн небес?» указывает на инфернальность этих существ или как минимум дистанцированность от небесных высших сил. Эти страдания являются чем-то пугающим и страдающим. Далее мы получаем ответ на этот вопрос, эти духи томятся от жажды Господа, веры и именно поэтому они печальны.

Тут трактовки могут быть совершенно разными, но, так или иначе, наблюдается нечто похожее на поиски и печаль заблудших душ, которые стремятся снова обрести покой и веру. Чем-то этот образ, кстати говоря, напоминает людей заблудших в лесу в Старухе Изергиль. Только вот для этих духов ночи Бальмонт не предполагает своего Данко.

Помимо этого эти духи могут рассматриваться как падшие души, которые погрязли в собственных волнениях и заблуждениях. Контрастом тут выступают непоколебимые стволы деревьев, да и деревья как таковые, которые пребывают под светом луны, который в этом стихотворении описывается как благостный и сладостный. Этот свет навевает спокойные грезы и деревья впитывают в себя приятный свет, но практически не обращают внимания на стремительное движение духов ночи.

Вариант 3

В стихотворении создается картина спящего зимнего леса. Поэт не стремится к «ботанической» точности, но использует тему зимней природы как повод для того, чтобы широко развернуть игру лирического воображения. По сути дела, содержание стихотворения - мозаика мимолетных, рожденных фантазией поэта образов. Каждая последующая строчка не столько расширяет сферу изображения, сколько варьирует на разные лады первоначальное мимолетное впечатление.

Внутренняя выразительность стихотворения - в преображении статичной картины застывшего леса в динамичный, беспрерывно меняющийся поток образов. Природные стихии - ветер, метель, лес - оживлены характернейшим для Бальмонта приемом - олицетворением: в стихотворении все движется, чувствует, живет.

Образы вольных стихий (ветра, моря, огня) в художественном мире Бальмонта приобретают прозрачность и глубину символов. Они передают ощущения свободной игры сил природы, легкости, воздушности, раскованной дерзости, в конечном счете - вольности человека в мире. В «Фантазии» за быстро меняющимися, калейдоскопически мелькающими ликами зимней ночи - легкокрылое воображение художника, его ничем не скованная творческая воля.

Внешние очертания бальмонтовских образов утрачивают графическую четкость. Тончайшими касаниями поэт наносит лишь контуры предметов, заставляя их будто пульсировать под лунным освещением. Для лирических пейзажей Бальмонта вообще характерны мотивы дрожания, вибрации, трепета, придающие образному строю качества зыбкости, переменчивости, мимолетности. Выделим в стихотворении словосочетания этой семантической группы: «трепещут очертанья», «роптанья ветра», «дождь струится», «искры лунного сиянья» (продолжите этот ряд самостоятельно).

«Фантазия», как и большинство других стихотворений Бальмонта, пронизана радужной свето-воздушной игрой. Создаваемые образы (сосны, ели, березы и т. д.) утрачивают вещественность, приобретают летучую невесомость, будто растворяются в «светлом дожде», в «лунном сиянии». Этому способствует любимое поэтом нанизывание многочисленных эпитетов, в цепочке которых тонет определяемое ими существительное.

Другая заметная в стихотворении особенность бальмонтовской поэтики - интенсивная, порой гипертрофированная музыкальность. Словесно-звуковой ряд в «Фантазии» создает впечатление баюкающего плескания, нежного журчания. Тишина лунной ночи оттеняется всполохами шепота, вздохов, моления. Излюбленный ритмический ход Бальмонта - повторы разных типов. He менее заметна и другая грань звуковой организации стиха - широчайшее использование аллитераций и ассонансов.

Особенно любит Бальмонт инструментовку на шипящие и свистящие согласные: по стихотворению прокатываются звуковые волны ж‑ш-щ‑ч, с‑з; велика роль сонорных л‑р-м‑н. He проходит поэт и мимо возможности эффектно использовать ассонансы: например, в третьем стихе в пяти из восьми ударных позиций оказывается е, а в шестом - четырежды использован ударный а. Бальмонту присуще умение придать традиционному стихотворному размеру новый ритмический оттенок.

Так, хорей, которым написана «Фантазия», пользовался в русской поэзии репутацией энергичного, стремительного размера. За счет сильного удлинения стиха (поэт растягивает его до восьми стоп) ритмическое движение приобретает качества сонливой замедленности, певучей медлительности, размеренной ворожбы.

Общие ощущения от лирики Бальмонта - непосредственность реакций поэта на мир, неиссякаемая жажда все новых впечатлений, его умение поэтически возвысить непостоянство настроений и вкусов, импрессионистичность видения и сильнейшая тяга к внешней музыкальности.

Анализ стихотворения «Фантазия» К. Бальмонт

Вариант 1

Путь в литературу для Константина Бальмонта отнюдь не был усыпан розами. Несмотря на то, что свое первое стихотворение будущий поэт сочинил в 10 лет, прошло почти четверть века прежде, чем его автор стал по-настоящему знаменитым. Виной всему неугомонный характер Бальмонта, который в душе был истинным романтиком, поэтому постоянно попадал в нелепые истории.

Некоторые из них заканчивались весьма плачевно, как, например, отчисление из университета за пропаганду революционных идей, а также запрет на проживание в крупных российских городах после того, как поэт принял участие в антиправительственном митинге.

К 1894 году, когда появилось на свет стихотворение «Фантазия», Константин Бальмонт уже успел снискать себе славу бунтаря и сторонника революционных идей. Однако на литературном поприще он так и оставался начинающим поэтом, который еще только готовил к изданию свой первый сборник стихов. Именно в него вошла лирическая и очень возвышенная «Фантазия», резко выделяющаяся на фоне других произведений этого периода своей легкостью и изяществом слога.

В своем увлечении учениями идеологов социализма Бальмонт все же не утратил возможность восхищаться окружающим миром, который, если верить Марксу и Энгельсу, должен был быть мрачным и лишенным привлекательности. Конечно, в любой стране на рубеже 19 и 20 веков можно было найти множество недостатков, и полудикая Россия, только вступившая на путь капитализма, представляла собой довольно удручающее зрелище.

Однако поэт видел и обратную сторону медали, восхищаясь красотой русских полей и лесов, их первозданной чистотой и гармонией. Правда, в тех литературных кругах, где вращался Бальмонт, о подобном писать было в то время не принято, так как и в прозе, и в поэзии царили пессимистичные настроения. Дамы писали о неразделенной любви и суициде, а мужчины призывали народ на баррикады. Бальмонту же при всей его бунтующей натуре после тюремного заключения и ссылки захотелось наполнить душу простыми человеческими радостями.

Вероятно, по этой причине на свет появилась романтическая «Фантазия», в которой автор раскрывает красоту зимнего леса. «Шепчут сосны, шепчут ели, в мягкой бархатной постели им отрадно почивать», - отмечает поэт, очень изящно и образно передавая хрупкость этого совершенного мира. Сон припорошенных снегом деревьев вызывает у поэта не только умиление, но и чувство легкой зависти. Он понимает, что человеку не дано вот так забыться и избавиться от всех своих бед, печалей и неудач. Бальмонт понимает, что лично ему никогда не стать таким же безмятежным и умиротворенным, как деревья, которые могут себе позволить, «ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать».

Себя поэт ассоциирует, скорее, с духами ночи, которые мчатся через лес. «Что их мучит, что тревожит?», - задается вопросом автор. И довольно легко находит на него ответ, заглянув в собственную душу. Там царит полное смятение, так как Бальмонт не знает, что ждет его впереди, к чему следует стремиться и на что надеяться. Его, как и лесных обитателей, «томит тревога, жажда веры, жажда Бога».

Однако никто не в состоянии помочь ни поэту, ни духам ночи обрести покой и вернуть себе жизненную цель. Поэтому Бальмонту остается лишь фантазировать на тему заснеженного леса, который представляется поэту убежищем от житейских бурь, хотя автор и понимает, что «сладко дремлют» в этом удивительном царстве лишь деревья. А ему никогда не найти в этом сказочном мире того, что принято именовать смыслом жизни, которого поэт лишен из-за стремления быть бунтарем и желания изменить этот мир к лучшему.

Вариант 2

Бальмонт – выдающийся поэт-символист Серебряного века. Одно из его произведений – стихотворение «Фантазия», написанное в 1893 году. Поэт описывает в нём спящий зимний лес, вложив в описание всю игру лирического воображения, все оттенки собственных мимолётных впечатлений. За быстро меняющимися образами лесной ночи – ничем не скованная творческая натура поэта.

Лирический герой в большей части стихотворения – лишь наблюдатель. Только в конце второй строфы он становится активнее, следует череда риторических вопросов. Здесь появляется и мистический подтекст произведения: за «тихими стонами» деревьев поэт различает «духов ночи», их «жажду веры, жажду бога». Лирический герой чувствует в чуть трепещущих очертаниях леса что-то таинственное, неземное, недоступное пониманию человека.

Лирический сюжет стихотворения – тишина, спокойствие, дрема, сменяющийся движением («это мчатся духи ночи») и оттенком тревоги, печали («чьё-то скорбное моленье», «что их мучит, что тревожит?»), нарастающим с каждым мгновением («всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нём томленье»). Потом вновь наступает спокойная дремота «без муки, без страданья».

Природные стихии – ветер, метель, лес – оживлены олицетворением. В стихотворении всё движется, чувствует, живёт: «живые изваянья», лес «спокойно дремлет», «роптанью ветра внемлет», «исполнен тайных грёз»; «стон метели», «шепчут сосны, шепчут ели» и так далее.

Образы Бальмонта расплывчаты, лишены чётких очертаний, воздушны: «чуть трепещут очертанья», «роптанья ветра», «светлый дождь струится», «искры лунного сиянья».

«Фантазия» пронизана радужной игрой света. Всё утопает в «искрах лунного сиянья», «светлом дожде»; даже сны – ясные и светлые.

«Фантазии», как и многим произведениям Бальмонта, присуща музыкальность. Поток звуков создаёт впечатление нежного журчания, плескания. Часто повторяются шипящие ж‑ш-щ‑ч, свистящие с‑з, согласные л‑р-м‑н. Музыкальность достигается и повторением некоторых слов: луна, сиянье, пенье, трепещут, вещих, дремлют, внемлют, стон. Рифмы используются даже внутри строки: изваянья – сиянья, дремлет – внемлет, метели – ели, вспоминая – проклиная. Бальмонт часто прибегает к анафорам: шепчут – шепчут, чьи-то – чьё-то, точно – точно, это – это, что – что, всё – всё, жажда – жажда, мчатся – мчатся.

Чтобы подчеркнуть таинственность, певучую сонливость, романтичность, а иногда и тревожность, Бальмонт использует выразительные средства языка. Стихотворение начинается с оксюморона «живые изваянья», сразу настраивая читателя на нужное восприятие.

Стихотворение насыщено эпитетами (дремлет – спокойно, сладко, чрез – тайных, стон – тихий, ветви – стройные, моленье – скорбное, стволы – вещие и сказочные, сны – ясные и светлые) и сравнительными оборотами («как живые изваянья», «точно искрится звезда», «точно светлый дождь струится», «как червь»). Очень часто Бальмонт использует олицетворения, а во второй строфе – риторические вопросы.

Общее впечатление – его непосредственность в восприятии окружающего мира, умение лирически выразить едва уловимые оттенки душевного настроя. Читая «Фантазию», получаешь удовольствие от музыкальности стиха, глубокой художественной выразительности, рисующей в воображении чудесные, необыкновенные картины.

Полный текст стихотворения К. Бальмонт «Фантазия»

Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,

Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;

Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет

И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.

Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,

В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,

Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,

Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.

Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,

И тоска, и упоенье,- точно искрится звезда,

Точно светлый дождь струится,- и деревьям что-то мнится

То, что людям не приснится, никому и никогда.

Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,

В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.

Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?

Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?

Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,

Неустанного стремленья неизменная печаль,-

Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,

Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.

А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданья

Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;

Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют

И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.

В высшей степени неровно. Наряду со стихотворениями, которые пленительны музыкальной гибкостью своих размеров, богатством своей психологической гаммы, от самых нежных оттенков и до страстной энергии, смелостью и свежестью своего идейного содержания, – вы часто находите у него и такие строфы, которые многословны и неприятно шумливы, даже неблагозвучны, которые далеки от поэзии и обнаруживают прорывы и провалы в рассудочную, риторическую прозу. В его книгах вообще очень много лишнего, слишком большое количество слов; необходимо сделать из них отбор, внушить автору правила эстетической экономии; если бы он не был так расточителен и так гостеприимен по отношению к самому себе, это было бы гораздо лучше и для нас, и для него; сокращенный Бальмонт ярче выказал бы свои высокие достоинства.

Константин Дмитриевич Бальмонт, фото 1880-х гг.

Шаткость и нецелостность его мастерства объясняется, вероятно, тем, что, в глазах поэта, как он сам говорит в стихотворении «Извив»,

Мысли ход живой,
Как очерк тучки кочевой,
Всегда чуть-чуть неверен.
Когда грамматика пьяна
Без нарушенья меры, –
Душа как вихрем взнесена
В те призрачные сферы,
Где в пляске все размеры...

Вот у Бальмонта пьяна не только грамматика, и потому не выдержан строй его капризной лиры: автор пьян словами, охмелел от их звуковой красоты. Он упоенно заслушивается их, он их сплетает в свои любимые «напевности», нанизывает ожерелье красивых или искусственных алитераций, звенит ими, играет – то флейта слышится, то будто фортепьяно... Льются водопады и каскады, буйно и гремуче низвергаются с высоты или переходят в «ручеечек, ручеек» и медленными строками замирают в каком-нибудь тихом внутреннем Амстердаме, в элегическом покое затона, и слышишь тогда, как «незримо порывается струна от неба до земли». Или в тоске степей половецких

Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит,
Звон стеблей, ковыль поет, поет, поет,
Серп времен горит, сквозь сон горит, горит,
Слезный стон растет, растет, растет, растет.

Но так как поэзия – нечто другое, чем бальмонтовские литавры, флейты и скрипки, так как слова – не только звуки, то, нашим писателем нередко пренебрегаемые в своей логической природе, в своем идейном естестве, они и мстят за это, создавая что-то невразумительное и необязательное, какое-то случайное сцепление мыслей. Для Бальмонта как будто не важно, ему все равно, что означает слово, какое понятие облекает оно своею фонетической, своей воздушной одеждой. Поэт воздуха, небрежный к смыслу, он беспечно предоставляет содержанию выявлять себя самому, без его писательской помощи, просто из комбинации звуков, которые дадут же, образуют в своем узоре какую-нибудь тему, – не все ли равно какую? Зачарованный словами, загипнотизированный их певучей властью, он пускает поводья и отдается на волю ветра, с которым недаром так часто и восхищенно сравнивает самого себя. «Вольный ветер», он не задумывается над изречением Баратынского , что «бродячий ветер именно «неволен» и что «закон его летучему дыханью положен».

Беззаконный, больше в музыке, чем в мысли, рассеивая себя в воздушных струях ветра, Бальмонт как раз оттого превращает свои стихотворения в набор слов. И это определение надо принять не только в его дурном, в его отрицательном смысле, но и в положительном. Ибо набранные слова могут случайно прийти в прекрасные и глубокие сочетания – разве, выражаясь языком самого автора, чужды красоте «жемчуга, сорвавшиеся с нитей»? Разве, как набирают литеры, нельзя набирать и слов? В общей соединенности, в республике мира все связано друг с другом, и слова образуют именно нервную систему этого мира; их тонкие сплетения всегда будут иметь какой-нибудь смысл, какой-нибудь намек на смысл; поэтому в присоединении одного слова к другому и не надо соблюдать особенной логической щепетильности – достаточно положиться на свой инстинкт поэта и довериться мудрости самого звука. Вот почему, писатель-наборщик, нанизыватель, Бальмонт каждое свое слово не мог бы оправдать.

Поэты России ХХ век. Константин Бальмонт. Лекция Владимира Смирнова

Ему их не трудно произносить, он не взвешивает их, он за них не берет на себя ответственности. Он любит свои слова, но не уважает их. Есть у него праздность речи, и он нередко терпит неудачу в своем неосторожном обращении со словом и смыслом. Из-за опьяненности звуком становится даже сомнительной искренность исповеди, подлинность изъявлений. Бальмонту не всегда веришь, и, кажется, он этим не огорчен. А если обнаружится в его стихах что-либо непонятное, то он сошлется на то, что «мысли ход живой, как очерк тучки кочевой, всегда чуть-чуть неверен»... И потому течение своих идей он смело подчиняет внушению звуков; если он скажет «водительство», то непременно уже само собою подвернется под его перо «родительство», и если влюбленная обнявшаяся чета – это «две красы», то она же сейчас и – «две осы», и если – «великое», то рядом – «безликое»; даже на потребу и такое созвучие, как «поелику в лике»... Иной раз то, что он делает ради рифмы и напева, предательски опутывает его, но иной раз и помогает ему, способствует смыслу; счастливо и дружно слетаются, сплетаются слова, и в контексте стихотворения столь же красиво, сколько и умно звучит, что «травы – удавы»; или что утомленный, скептический, неуместный шафер, держащий венец над невестой молодою, у плеча новобрачной, «над фатой ее прозрачной», склоняется «мечтою мрачной, неуместной, неудачной»; или что, в «Вороне » Эдгара По , «завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне», и на бледном бюсте Паллады сидел, сидел «зловещий, Ворон черный, Ворон вещий».

В общем, Бальмонт не подвергает себя никакой самодисциплине. Не Автомедон своей колесницы, он, к сожалению, правду говорит, когда, в «Фейных сказках», сообщает нам, как он пишет стихи:

...........................................
Но я не размышляю над стихом.

Напрасно. Размышлением нельзя создавать стихов, но можно и должно их проверять. Отказавшись от этого, неразмышляющий поэт и обнаружил в себе роковое отсутствие художественной скупости, художественной строгости. Не сдержанный, совсем не классик, он распустил свои слова и часто выбирает и особенно соединяет их между собою – без внутренней необходимости. Его слова и их сочетания заменимы, и пристального взгляда, требовательной критики они порою не выдерживают. И дурно уже то, что их приходится объяснять и защищать, что они не говорят сами за себя. Эта расплывчатость и принципиальная неоправданность многих произведений Бальмонта находится еще в связи и с тем, что он дает пышные обещания, но исполняет меньше, чем сулит. Свой собственный герольд, он как бы предшествует самому себе и очень громко трубит в звучные фанфары своих предисловий и слов, сам характеризует себя, там и здесь возвещает свое художническое credo. Но так оно обще, что становится бессодержательным, и его поэтические формулы, слишком широкие, ни к чему не обязывают. Он вообще любит широкий размах, великолепие, роскошь, или щегольство, так что все это даже утомляет и почти граничит с дурным тоном. Поэт злоупотребляет драгоценными камнями, всяческой яркостью; между тем он мог бы обойтись и без нее – безвкусно Рейнский водопад освещать бенгальскими огнями. Драгоценности, обилие красочных пятен вторгаются у него и в такие картины, которые должны бы чаровать именно своей незатейливостью и простотой:

Прекрасней Египта наш Север.
Колодец. Ведерко звенит.
Качается сладостный клевер.
Горит в высоте хризолит.
А яркий рубин сарафана
Призывнее всех пирамид.
А речка под кровлей тумана...
О, сердце! Как сердце болит!

Разве душе этого стихотворения и сердцу, болящему сердцу поэта подобают, разве им к лицу хризолиты и рубины? Едва ли. Но Бальмонт не может от них отрешиться, потому что он уже так воспитал себя, он приучил свои глаза и уста к богатству окрасок и выражений. Почти всегда он повышает голос и в этом голосе нарочно усиливает дерзновение и отвагу. Ему сладостно произносить «кинжальные слова», бреттерствовать в литературе, посылать вызовы, хотя бы никто его и не трогал; он отчеканивает, командует в стихах, одно слово от другого, одну пару слов от другой отделяет энергичными точками; он шумит, он почти кричит, он волнуется и отрывисто восклицает. Бальмонт не то что лиричен – он нескромен и много толкует о себе. Поэт внешне увеличивающий, почитатель большой буквы, он вдохновляет себя географической и иной экзотикой, и надо считать тяжким грехом с его стороны обычные его провозглашения: «я ненавижу человечество, я от него бегу спеша» (и все-таки поспешность не удержала его от плеоназма...); «я не был никогда такой, как все»; «это – страшное проклятие, это – ужас: быть как все»: он никак не может понять, что в этом сходстве со всеми нет ничего ужасного, он не способен принять простоты, возвыситься до нее, не может подняться до обыкновенного. Фамильярный с солнцем, луной и стихиями, свой среди них и «среди стихийного бесчинства», испытывающий на себе тяготение высоты и красоты, он зато недостаточно глубоко и любовно проникает в обыденность и не освящает ее, как это приличествовало бы поэту. Испанец, идальго, кабальеро, любитель алости и пряности, певец махровых цветов, гвоздики и мака, он не только обладает темпераментом, но, к несчастью, и говорит о нем. На разные лады повторяет он свое знаменитое «хочу быть дерзким, хочу быть смелым», и эти заявления, а не проявления своеволия изобличают в нем отсутствие настоящей смелости и настоящей дерзости. Он больше хочет быть смелым, чем смел действительно. Он прославляет альбатросов, морских и других разбойников – ему самому было бы лестно слыть разбойником русской поэзии, но чувствуется, что он не так страшен, как себя рисует. Атаман теоретический, бандит стихотворений, Бальмонт не имеет спокойной и уверенной силы; он храбрится, грозит, что будет палачом, но скорее он – кроткий и с ужасом думает об опричниках, сокрушается о том, что, «едва в лесу он сделал шаг, – раздавлен муравей»; его тешат фейные сказки и разные птички, и снежинка белая, и лен, и василек во ржи, и голубое, и милая миниатюрность. Правда, все это малое и милое именно тешит его, а не то чтобы он это любил простодушно. Он всему этому точно честь делает. Он от простодушия как-то отучил себя, довольно удачно привил себе всякую необычайность, намеренно ушел из-под того северного неба, под которым пел когда-то более простые и более русские песни. Теперь уже искренни его утверждения, что он любит в мире «скрип всемирных осей»; ему действительно полюбились уроды, горбуны, «кривые кактусы, побеги белены», все пасынки, все падчерицы мачехи-природы, все то, что иррационально и безумно, все, что рождается в диком оргийном чаду, и ужасы, и вампиры, и ломаные линии, и суеверие амулетов, химеры на соборе Парижской Богоматери и химеры живой реальности; неложные хвалы воздает он тиграм, леопардам и таинственному роду кошек. У него – пламенная чувственность, все порывы сладострастия, «жаждущая хоть»; отуманенный эротикой, он видел, как «томились пьяные в тумане анемоны» и «рододендроны, как сонмы юбок фейных, призывно зыблились, горячий рот маня», – и часто для него «рты гранатно приоткрыты». Горячее, огневое вдохновляет его; по его космогонии, «родился мир из гнева», и если он слагает гимны огню, который нравится ему больше всего на свете, то в этом огнепоклонничестве нет лицемерия; и если он хочет быть как солнце, то в самом деле идет ему навстречу всеми трепетами своего существа. Есть у Бальмонта и огонь обличительный, пожар совести, огонь как упрек. В глубоко вдохновенной автобиографии, в поэтической исповеди «Лесного пожара», местами достигающего дантовской жути и пафоса, – как лесной пожар, как «завеса непроницаемо запутанного леса» рисуется именно жизнь сгорающая; и поэт оборачивается на свое прошлое, его мучат терзания совести, «просроченные сроки» – вся эта боль жизненных опозданий, роковая несвоевременность нашего раскаяния, непоправимость душевных ошибок; и по мере того как в чащу леса уносит всадника взмыленный конь – то, что когда-то светило «пламенем воздушно-голубым», теперь «превращается внезапно в черный дым».

О, сказкой ставшая, поблекнувшая быль!
О, крылья бабочки, с которых стерлась пыль!..

Такие лирические откровения, впрочем редкие у Бальмонта и чаще вытесняемые искусственностью красивых самовнушений и самообманов, тоже показывают, что изысканность не является для него прирожденной и что если он долго искал себя в разных далях, то найти себя может только на родине, там, где он увидел, что «есть в русской природе усталая нежность, безмолвная боль затаенной печали». Но и скитания его, внешние и внутренние, в общем строе его духа были если не всегда естественны и необходимы, то все-таки законны, потому что завершающая оседлость должна преодолевать инстинкты скитальчества. Недаром его поэзии так присуща идея извивов и изменчивости. Многоликое, подвижное, текучее; гераклитовское «все течет»; странничество облаков, которые, быть может, только где-нибудь «в окрестностях Одессы», над «пустыней выжженных песков» проходят «скучною толпою», скучающие, слоняющиеся бродяги вселенной, а вообще носятся по миру, неутомимые, неутолимые в своем любопытстве: все это родственно пленяет Бальмонта переливами изменений, и для него не одни «слова – хамелеоны», но и вся жизнь хороша только в радужной пляске солнечных пылинок, в игре разнообразных мгновений, в вечной смене внутренних и внешних эфемер.

Однако его легкости и ветреной подвижности мешает нередко и то, что он их слишком сознает, что он вообще не чужд интеллектуализму и не размышляет только над стихом; как бремя падает на его поэзию элемент философического рассуждения или рассудочности. Ветер Бальмонта в своих эфирных складках прячет какую-то тяжесть. Отсюда – нескладное соединение образности и отвлеченности, все эти бесчисленные слова на «ость» – всякие «пирности, тайности, жемчужности, пятикратности, взрывности, звездности» и даже – «звездомлечности»... Отсюда – пятна прозы: например, частое слово раз в смысле если, коль скоро, или «замкнуться, как в тюрьму, в одну идею», или «оделись формою иною», или «краткое мгновение может дать нам... целый небосклон», или «он уснул между гор величавых, поражающих правильной формой своей». Отсюда, как в стихотворении «Ребенок», проникновенные и сердечные строки, простой вопль отцовской жалобы и недоумения:

Но я не в силах видеть муки
Ребенка с гаснущим лицом,
Глядеть, как он сжимает руки
Пред наступающим концом...
.........................................
Глядеть, как бьется без исхода
В нем безглагольная борьба!
Нет, лучше, если б вся природа
Замкнулась в черные гроба.
................................
Нет, пытки моего ребенка
Я не хочу, я не хочу, –

эти волнующие стихи сменяются многословной и бледной тирадой будто бы небесного, вышнего ответа на человеческую скорбь – и здесь уже огорчает нас вялость скудного домысла, и риторика, и такая проза, как «последнего атома круга еще не хватало»... Бальмонт часто также сушит свои стихи кавычками и из двух слов затейливо сложенными словами, и такими оборотами речи, такими приемами, которые кое-как сводят логические концы с концами, удовлетворяют грамматике, даже рифме – но только не поэзии. Он не чувствует, например, что сказать, тяжко сказать о лилиях: «проникаясь решимостью твердою», – это значит погубить всю поэтичность и всю легкость лилии. Вообще, разве облачко рассуждает, разве соловей поет абстракции, разве Бальмонту пристала книжность?

Итак, у него нет достаточной силы для того, чтобы в любимый звук свой соответственно претворить мысль, – у него звучат не мысли, а слова или, наоборот, слышатся соображения, но тогда не звучат слова. В его поэзии нет целостного и внутренне законченного содержания, высшей органичности. Вторична, производна его изощренность, но и простота его не первоначальна; ни здесь, ни там он не естествен всецело. Лишь иногда рассыпанная храмина его изобильных слов идеально восстановляется, и видно тогда мерцание некоторой истины. Мудро и спокойно выявить скрывающуюся где-то в последних глубинах нераздельность мысли и звука, их космическое единство; так же выявить конечное единство родного и чужого, обыкновенного и изысканного, природы и культуры – этого он не сумел. Но и то, что он умеет, – большая радость для русских читателей. Бальмонт себя переоценивает, но ценностями он действительно обладает. Музыка нашей поэзии в ноты свои любовно занесет его звучное имя. Сокровищница наших сюжетов все-таки примет яркие причуды его настроений, переливы от простого к утонченному, его родину и экзотику, его искусство и даже искусственность. И часто и сладко будут заслушиваться этой певчей птицы. Ибо несомненно, что хотя он себя возбуждает, преувеличивает, извращает и точно вводит в свою душу какие-то наркозы, искусственный рай Бодлера , но и без того живет в нем душа живая, душа талантливая, и, опьяненный словами, восхищенный звуками, он их страстно роняет со своих певучих уст. Он к себе не строг, и тот ветер, которому он уподобляет свою поэзию, бесследно унесет многое и многое из его неудачных песен и незрелых дум; но именно потому, что этот ветер развеет его плевелы, навсегда останется от Бальмонта тем больше красоты.

По материалам статей Ю. И. Айхенвальда.